Архитектура брутализма повсюду — в сериалах, кино, инстаграме Как бетонные «бункеры» заполнили послевоенный мир и почему сегодняшняя мода на брутализм смущает исследователей?
В 2025 году фильм Брэди Корбета «Бруталист» о вымышленном архитекторе, пережившем холокост, получил десять номинаций на «Оскар» — и выиграл в трех из них. В сериале «Андор» — новом хите из вселенной «Звездных войн» — многоэтажки и общественные здания галактической столицы снимали в лондонских памятниках бруталистской архитектуры, таких как «Барбикан» и Brunswick Centre. Брутализм везде: наверняка и вы видели посты о брутализме в инстаграме с сотнями тысяч лайков. Архитектурный журналист Ася Зольникова рассказывает, чем вдохновлялись архитекторы брутализма, почему при всей внешней суровости этих зданий они в действительности открытые и демократичные — и что не нравится экспертам в современном увлечении послевоенной бетонной архитектурой.
В мае 2025 года в Лондоне открылось V&A East Storehouse — хранилище Музея Виктории и Альберта, который первым в Европе стал показывать декоративно-прикладное искусство. Главная особенность хранилища — оно открытое: посетители могут свободно гулять по отделам, разглядывая 250 тысяч экспонатов. Попадая в просторный атриум, они видят странное: кусок старого бетонного фасада. Это все, что осталось от бруталистского жилого комплекса Robin Hood Gardens в восточном Лондоне.
Robin Hood Gardens состоял из двух железобетонных корпусов. Его авторы, Элисон и Питером Смитсоны — самые известные представители брутализма, направления, которое многим обязано именно Великобритании. Комплекс простоял чуть меньше полувека, с 1972 по вторую половину 2010-х, пока его не снесли — из-за плохих условий жизни, проблем с безопасностью и ветхого состояния самих корпусов.
Здания много раз пытались защитить от сноса активисты и известные архитекторы, в том числе международные звезды: Заха Хадид, Ричард Роджерс и Питер Кук. Они подчеркивали, что это важный образец послевоенной архитектуры. Тем не менее в 2017 году комплекс начали демонтировать. Но перед этим музейщикам удалось выкупить трехэтажную секцию фасадных плит. В 2018-м их вывезли в Венецию на архитектурную биеннале и экспонировали на главной площадке форума — в Арсенале. Robin Hood Gardens закончили сносить в 2025-м — за два месяца до открытия V&A East Storehouse. Теперь там строят новый многоквартирный комплекс Blackwall Reach.
История Robin Hood Gardens и других проектов хорошо иллюстрирует всю противоречивость брутализма. За последние десятилетия этому архитектурному направлению посвятили множество монографий, выставок и аккаунтов в инстаграме. К нему отсылает фильм Брэди Корбета «Бруталист», взявший три «Оскара». На московском фестивале документального кино о культуре Beat Film этим летом показывали «Время брутализма» — фильм Игоря Иванова о бруталистском наследии Скопье, столицы Македонии. Этим же зданиям посвящена македонская экспозиция на нынешней Венецианской биеннале.
При этом брутализм неизменно ассоциируется с плохими условиями жизни — и от него часто стремятся избавиться. Но это отношение сложилось далеко не сразу: в 1950-е, когда направление только появилось, оно было символом больших надежд.
Брутализм начался с государства всеобщего благосостояния и Корбюзье
Подобно тому, как модернизм после Первой мировой войны ознаменовал новую социальную политику и строительство нового общества, брутализм неотделим от травмы Второй мировой и восстановления мирной жизни в Европе. Он был частью того, что в англоязычных источниках называют welfare state — «государством всеобщего благосостояния», или социальным государством.
Эта политическая модель, распространенная в западных странах в первые послевоенные десятилетия, возлагала на власти обязанности заботиться о здоровье, образовании и благополучии граждан. Из бараков и трущоб их переселяли в новые кварталы. Так как строить нужно было много и масштабно, чаще всего для строительства использовался необработанный бетон со следами опалубки — временной деревянной конструкции для придания формы. Аскетичность (а кое-где и неказистость) этого материала старались уравновесить выразительными формами зданий. Особенно это касалось индивидуальных проектов: библиотек, театров, университетов, правительственных объектов.
Но преобладало в брутализме социальное жилье. Первым его образцом была «Жилая единица», один из крупнейших объектов великого французского архитектора Ле Корбюзье, построенный в Марселе в 1952 году. Сейчас это объект ЮНЕСКО с дорогими квартирами и музеем, но изначально его проектировали для рабочих и их семей. Собственно, именно во время работы над «Жилой единицей» Корбюзье ввел термин béton brut — «необработанный бетон» с французского. Отчасти с этим связано возникновение термина «брутализм».
Позднее в 1950-е Корбюзье спроектировал еще ряд зданий из необработанного бетона. Самые известные — правительственный комплекс в Чандигархе на севере Индии и монастырь Сент-Мари-де-ла-Туретт недалеко от Лиона. К тому моменту знаменитому модернисту было уже больше 60 лет, и он признавал: пришло время уступить место новому поколению архитекторов, тем, кому на тот момент было от 25 до 40, и кто вырос в глубоком кризисе двух мировых войн. В 1956 году Корбюзье писал:
Они оказались в сердце настоящего периода, поэтому только они способны глубоко, как свои личные, ощущать насущные проблемы, осознать цели, которые нужно преследовать, найти средства их достижения, постичь патетику сегодняшней ситуации. Они — знают. Их предшественники — уже нет, они уже не в курсе дела, они больше не влияют на ситуацию напрямую.
Этот текст адресован десятому Международному конгрессу современной архитектуры (CIAM), который стал ведущей архитектурной организацией сразу после Второй мировой войны.
Сам Корбюзье к тому моменту отделился от конгресса, поскольку тот, по его мнению, уже не отвечал требованиям времени. CIAM были недовольны и другие участники — в основном молодежь, о которой и писал Корбюзье. Принципы конгресса они критиковали за излишнюю упрощенность и рациональность. Например, те же Элисон и Питер Смитсоны, будущие авторы Robin Hood Gardens и других знаковых бруталистских объектов Великобритании, считали, что в проектах развития городов конгресс игнорирует такую немаловажную категорию, как местная идентичность.
Что такое «Новый брутализм»
В 1953 году во время очередного конгресса CIAM представители молодого «рассерженного поколения» устроили символические похороны организации, а затем отделились в организацию «Team X» («Команда 10»). Кроме уже упомянутых Смитсонов, среди ее основателей были нидерландские архитекторы Альдо ван Эйк и Яап Бакема, а также французы Жорж Кандилис и Шадрак Вудс.
Еще через три года Смитсоны представили похожую на руины инсталляцию «Патио и павильон» на лондонской выставке This is Tomorrow. Там же участник Team X Найджел Хендерсон показал фотоколлаж проекта Golden Lane начала 1950-х: архитекторы изобразили застройку на месте разбомбленного участка в Лондоне.
Архитектурный критик Райнер Бенем назвал работы Смитсонов «новым брутализмом», а в середине 1960-х выпустил первое теоретическое обоснование течения — книгу «Новый брутализм. Этика или эстетика?». Он противопоставлял направление межвоенному модернизму — чрезмерно прихотливому и рафинированному — и хвалил его за «честность» конструкций и материалов.
«Честность» выражалась в том числе в использовании необработанного бетона, но не только его: другие фактуры тоже оставались в первозданном виде. В зданиях было много грубо отесанного камня и кирпича, а если они держались на стальном каркасе, его не маскировали навесной стеной; вместо этого структуру и метод строительства всячески подчеркивали. Внутренняя отделка часто совпадала с внешней. Все это есть, например, у Смитсонов в Ханстентонской школе 1954 года.
По мнению Бенема, эта открытость делала архитектуру более демократичной и ставила этику выше эстетики: она не только передавала подлинность материалов и форм, но и выражала несовершенства человека и послевоенной реальности. Как выразился молодой Смитсон, они стремились создать среду, которая «соответствовала представлению нашего поколения о порядке».
Так брутализм стал ключевым и самым новаторским архитектурным направлением в Великобритании середины века. Именно там расположены многие знаменитые здания: жилые комплексы «Барбикан», Trellick Tower и Alexandra Road Estate, культурный кластер Southbank Center и Королевский национальный театр.
Как стало известно в июле 2025 года, в ближайшие годы в Лондоне откроют музей, полностью посвященный бруталистской архитектуре. Его разместят в еще одном важном объекте брутализма: актовом зале школы Акленда Бергли по проекту бюро Howell, Killick, Partridge & Amis Architects.
Значение войны для брутализма
Главный герой картины Корбета «Бруталист» — архитектор Ласло Тот, выпускник Баухауса, переживший Вторую мировую войну. По сюжету, он строит общественный институт с библиотекой и часовней — гигантское бетонное здание, отсылающее к «Церкви света», знаменитому бруталистскому храму японского архитектора Тадао Андо, и американским проектам Марселя Брейера, таким, как Аббатство святого Иоанна в Миннесоте.
Завершает фильм ретроспектива Тота — ее устраивают в 1980 году на первой архитектурной биеннале в Венеции. Во время открытия племянница архитектора рассказывает, что здание института напоминало ему о концлагере: Тот прошел Бухенвальд и «воссоздал тесные внутренние камеры лагеря, точно соответствующие размерам его собственного места заключения».
Персонаж «Бруталиста» собирательный, и далеко не все в фильме исторически достоверно: в начале 1980-х на биеннале показывали постмодернизм и вряд ли бы стали заострять внимание на брутализме, к тому времени отжившем свое. Но эстетические и визуальные корни брутализма действительно следует искать в среде, которая сложилась в годы Второй мировой. Только в первую очередь — не в концлагерях, а бункерах и руинах.
В первой половине XX века военные инженеры и архитекторы научились быстро отливать сложные формы из бетона — это требовалось, например, на строительстве линии Мажино и Атлантической стены. После 1945 года именно эти технологии оказались под рукой: их ценили за экономичность, возможность придавать зданиям самые разные формы и решать, казалось бы, множество функциональных и пространственных задач.
«„Средняя“ бруталистская постройка ближе к дотам и бункерам 1940 года с их сурово-угловатой бетонной непроницаемостью, чем к большинству классических сооружений модернизма», — пишет современный исследователь архитектуры Оуэн Хазерли в книге «Воинствующий модернизм». Толстые стены и узкие оконные проемы напоминают военные бастионы, а некоторые из зданий напрямую сопоставляют с бункерами: например, «Мышиный бункер» в Берлине, где в прошлом проводили медицинские эксперименты на животных.
В Британии эта суровая бетонная архитектура приобретала дополнительную коннотацию: она, как пишет историк архитектуры Брайан М. Сирман, отражала силу и стойкость британского характера в годы Второй мировой, а затем и в эпоху Холодной войны. В этом один из главных парадоксов брутализма: универмаг, театр или жилой комплекс часто выглядят как неприступная крепость, но они по сути своей демократичны и адресованы самым разным слоям общества.
Так формы и материалы, которые еще недавно использовали для обороны, становятся вместилищем новой жизни. И чем они грубее, тем сильнее выделяются на их фоне природные и хрупкие текстуры, будь то вода и зелень в уже упомянутом жилом комплексе «Барбикан» или драгоценные книги и рукописи в библиотеке Бейнеке при Йельском университете. Лучшие образцы брутализма, говорил британский архитектурный критик Джонатан Мидс, сами по себе напоминают пейзажи: от величественных выступов автовокзала в Престоне, напоминающего пороги горной реки — до похожих на скалы крыш в многочисленных церквях Готфрида Бёма в Германии.
Храмов в брутализме вообще было немало: после войны церковная жизнь нуждалась в обновлении, а сами церкви должны были вписаться в контекст новой архитектуры восстановленных городов. Особенно это заметно в Италии, где построили сотни бетонных храмов, и во Франции, где ратовали за бедность и скромность — в противовес пышному убранству и монументальности старых церквей.
Один из таких храмов, бетонную Сент-Бернадетт-дю-Банле, в 1966 году построили в Невере по проекту архитектора Клода Парента и философа Поля Вирильо. Среди их источников вдохновения были бункеры Атлантического вала на побережье Нормандии: Вирильо и Парент были очарованы остатками немецких укреплений, которые сползали в морскую воду с песчаных дюн, словно забытые игрушки на пляже.
Брутализм в СССР
Хотя сегодня термин «брутализм» применяют к архитектуре по всему миру — от Африки до Северной Америки — говорить именно о «брутализме» в контексте советской архитектуры не вполне корректно. Термин, придуманный в Западной Европе, воспринимался как буржуазный (как, впрочем, и «модернизм»). В профессиональных кругах говорили исключительно о «современной советской архитектуре».
Не поощрялась в СССР и сама технология, по которой создавались многие бруталистские здания — монолитный железобетон: в социалистических странах предпочитали строить из сборных элементов. Но если понимать брутализм более широко, в контексте предельно «честных» форм, материалов и конструкций, к нему можно причислить многие советские объекты: от московского Дома авиаторов с бетонными «ножками» — совсем как у Корбюзье в «Жилой единице» — до Чувашского театра оперы и балета в Чебоксарах.
Советские архитекторы видели бруталистские проекты в журналах и во время командировок. В результате они периодически заимствовали приемы западной архитектуры, причем не самые очевидные.
Исследовательница модернистской архитектуры Анна Броновицкая в одной из лекций приводила такой пример: в микрорайоне Северное Чертаново в Москве архитектор Михаил Посохин создал очень «активный» ландшафт с вольным мастер-планом и насыпными холмами. Проект строили на рубеже семидесятых-восьмидесятых, к тому моменту модернистам уже стало понятно, что однообразные кварталы давят на психику; их старались разнообразить в том числе за счет изменчивого рельефа. Но, как считает Броновицкая, у холмов в Северном Чертанове мог быть конкретный исходник. Вероятно, Посохин увидел это в проектах английского социального жилья, в частности в Robin Hood Gardens и других зданиях, построенных десятилетием раньше Северного Чертанова.
По мнению Смитсонов, холмы смягчали среду визуально, приглушали звуки и создавали условия для социализации во дворе. Чем активнее ландшафт, тем больше в нем интерактива: на холме можно посидеть, а во время игры — спрятаться за ним или побегать вокруг.
Но самый очевидный пример того, как брутализм пророс сквозь советскую архитектуру — многочисленные однотипные здания обладминистраций и парламентов, а также посольств. К последним относится, например, посольство России во Франции, построенное в 1975 году в Париже по проекту Игоря Покровского. А сильно выступающие «ребра» на фасаде посольства Литвы в Москве явно перекликаются с архитектурой литовского Сейма в Вильнюсе — советского проекта Альгимантаса и Витаутаса Насвитисов. Оба здания выполнены на рубеже 1970-80-х с разницей в несколько лет.
Исходник у всех один: внушительная бостонская ратуша 1968 года архитектурной фирмы Kallmann McKinnell & Knowles (теперь Kallmann McKinnell & Wood). Ее основное отличие — так называемый опрокинутый ордер: мощная раскидистая верхняя часть, которая сужается к основанию и образует просторный внутренний двор. В свою очередь, и советские и американские административные здания восходят к общему «первопредку» — позднему проекту Ле Корбюзье, доминиканскому монастырю Сент-Мари де ла Туретт 1953-1960-х во Франции.
Что пошло не так — и почему брутализм возненавидели
Уже в первые десятилетия брутализм вызывал много критики и вопросов. Бостонскую ратушу, например, призывали снести еще до окончания стройки, чтобы не портить облик города. Вскоре после того, как молодые архитектор Герхард Кальман и Майкл Маккиннел выиграли конкурс на этот проект, к ним на улице в Нью-Йорке подошел Филипп Джонсон — будущий первый лауреат Притцкеровской премии. Тот, как вспоминал Кальман, «яростно размахивал руками» и сказал: «Ах! Я так рад за вас, двух молодых парней, которые выиграли этот конкурс. Абсолютно замечательно. И так уродливо!»
Архитектурный критик Ада Луиз Хакстебл по этому поводу писала: проект попал в особый временной зазор — «архитектурную пропасть или бездну, которая существует между теми, кто проектирует здания двадцатого века, и теми, кто в них живет». И хотя потом ратуша неоднократно получала награды и похвалы, она также не раз попадала в любительские списки худших зданий США.
Брутализм любили за те блага, которые ассоциировались с ним в момент появления стиля: доступ к культуре, образованию, новому жилью. Но отношение к нему нередко менялось вместе со сменой политического курса. Из-за экономического кризиса начала 1970-х многие социальные проекты были свернуты, а бедные микрорайоны пришли в запустение. В Великобритании это особенно ощущалось с 1979 по 1990-е, когда премьер-министром страны была Маргарет Тэтчер. Ее позиция и политика Консервативной партии были направлены против «государства-няньки» и за минимальное вмешательство государства в экономику.
Но еще раньше, в 1971 году, Стэнли Кубрик выпустил фильм «Заводной апельсин», где для самых жутких сцен использовались бруталистские объекты: например, Лекционный центр Университета Брунеля стал антиутопическим медицинским институтом, где тестировали жестокую технологию по «перевоспитанию» преступников.
У бруталистов были и чисто архитектурные и конструктивные ошибки, которые порой стоили обитателям зданий жизни. Одна из самых трагичных историй — у жилого комплекса Hulme Crescents в Манчестере архитекторов Wilson & Wormersley. На момент открытия в 1974 году это был один из крупнейших жилых комплексов в Европе — в нем жило до 13 тысяч человек. Здания, названные в честь великих британских архитекторов, пришли на смену трущоб и предназначались для их бывших жителей. Хотя изначально люди были рады туда переселиться, вскоре проявились серьезные недостатки проекта: его строили в спешке, из-за чего он требовал все больше денег на обслуживание и ремонт. К тому же со всех сторон район окружали дороги, которые отрезали жителей от города.
Но самым серьезным недостатком Hulme Crescents оказались открытые террасы — «улицы в воздухе», как их называли архитекторы. Эти пространства были общедоступны и по замыслу авторов проекта должны были служить «социальными генераторами» и местом встреч жителей. Но из-за того, что они были скрыты от посторонних глаз, и их не патрулировали охрана или полиция, террасы стали местом грабежей и нападений. Доставка молока и газет в Hulme Crescents прекратилась. Многие жители, особенно женщины и пожилые люди, боялись выходить из дома или старались уехать в другие районы.
После нескольких падений с террас комплекс признали непригодным для проживания детей, а затем вовсе расселили. До 1992 года здания служили пристанищем для рейверов и сквоттеров.
Как сейчас переосмысляют брутализм
В XXI веке внимание к брутализму выросло из-за ностальгии по эпохе шестидесятых-семидесятых. Здания, когда-то критикуемые как слишком «холодные» и недружелюбные, теперь ценятся за скульптурность и фотогеничность, особенно заметную на фоне нейтральной современной архитектуры из стекла и металла.
Хотя многие проекты снесли, другим все-таки дали вторую жизнь, а иногда и статус памятников. Например, жилой комплекс Trellick Tower в Лондоне когда-то имел крайне дурную репутацию из-за многочисленных преступлений, из-за чего британские медиа назвали ее «Башней ужаса». Однако после модернизации в 1998-м ее признали объектом культурного наследия. Она стала популярным фоном для съемок нескольких клипов и фильмов — например, появилась в интерактивном эпизоде «Брандашмыг» сериала «Черное зеркало».
Значительную роль в возрождении интереса к этому направлению сыграла цифровая эпоха: на момент написания текста хэштег #brutalism в Инстаграме использовали больше 1,5 миллиона раз. У аккаунтов с названиям вроде brutal_architecture, african_brutalism и brutgroup сотни тысяч подписчиков. Появились организации, которые спасают бруталистские объекты и собирают информацию о них, акцентируя внимания на зданиях под угрозой сноса. Самые известные среди них в Европе — немецкая sosbrutalism и британская Twentieth Century Society (C20).
Но в нынешней популярности и экзотизации брутализма есть и серьезный недостаток. Оуэн Хэзерли, автор книги «Путеводитель по новым руинам Великобритании» говорит, что увлечение бруталистской архитектурой ограничено ее эстетической привлекательностью. Она модная, ее принятно восхвалять, но мало кто обращает внимание на амбиции и эгалитаризм, свойственные эпохе после Второй мировой войны — ведь за этими внушительными сооружениями стояла не эстетическая привлекательность, а идея о достойной и пригодной для жизни среды для всех.
Также, продолжает Хазерли, есть нечто странное в многочисленным экскурсиях по жилым комплексам брутализма. Многие из этих проектов находятся в неблагополучных районах, и зачастую люди остаются здесь не по доброе воле, а потому, что не могут позволить себе более качественное жилье. Тем не менее «группы туристов, которым посчастливилось жить в более благоустроенных и отремонтированных домах, приезжают поглазеть на обстановку других, прежде чем вернуться домой». А это, считает Хазерли, уже сродни вуайеризму.
«Плот» — это телеграм-канал, где говорят о культуре в эпоху плохих новостей. Каждый день редакторы «Медузы» Софья Воробьева и Антон Хитров рассказывают о кино, сериалах, музыке, литературе и современном искусстве. Подписывайтесь: будем вместе спасаться в бурю.
Ася Зольникова