После Второй мировой многие беженцы из СССР и Восточной Европы не захотели возвращаться домой, опасаясь репрессий Как западным странам удалось решить эту проблему? И почему они не справляются сейчас? Отвечает советолог Шейла Фицпатрик
Шейла Фицпатрик — одна из ведущих мировых исследовательниц-советологов, которая уже более 60 лет изучает сталинизм, а также историю Советского Союза и Восточной Европы. Большинство ее работ посвящены повседневной жизни, природе власти и репрессиям в СССР. В конце прошлого года Фицпатрик опубликовала новую книгу «Потерянные души: Советские перемещенные лица и рождение холодной войны». В ней историк описала, как после Второй мировой войны беженцам из СССР и стран бывшей Российской империи удалось найти новый дом в западных странах. Фицпатрик изучила сотни архивных документов, чтобы понять, как была устроена жизнь в лагерях для перемещенных лиц — и как складывались их судьбы после эмиграции. «Медуза» поговорила с исследовательницей о ее новой книге, о том, как западные страны дискриминировали беженцев — и какую роль холодная война сыграла в разрешении послевоенного кризиса.
Кто такие «перемещенные лица»?
Перемещенное лицо — это человек, который вынужден покинуть свое место жительства из-за вооруженного конфликта, нарушений прав человека, тяжелых гуманитарных условий или стихийных бедствий. Перемещенными лицами считаются те люди, которые двигаются как в пределах своей страны, так и пересекающие международную границу.
После конца Второй мировой войны в Европе международные организации переселили более миллиона перемещенных лиц. Фицпатрик считает такую цифру недооценкой. Всего количество послевоенных беженцев оценивается в 10 миллионов.
Среди беженцев были послереволюционные эмигранты-апатриды и жители СССР, в том числе аннексированной Балтии, Западной Украины и Беларуси. Многие из них не хотели возвращаться домой из-за неприятия советского режима, оккупации и угрозы политических репрессий.
Изначально западные державы были готовы вернуть СССР этих людей — и к 1947 году провели операцию «Килхол» — и выдали Советскому Союзу бывших подданных Российской империи, советских военнопленных и коллаборационистов. Однако после после начала холодной войны изменили свою позицию.
— Ваш муж — беженец из Риги. В книге вы рассказываете, что читали его переписку с матерью, где они обсуждали свои цели и планы [дальнейшей эмиграции]. Насколько его история была похожа на другие?
— Я думаю, ему повезло больше, чем многим другим. Хотя это вовсе не означает, что его путь был легким. Пережить вынужденное переселение — это травма для любого человека. Он учился в Риге, но вынужденно прервал обучение из-за [Второй мировой] войны. Когда он стал перемещенным лицом и зарегистрировался в UNRRA — организации, которая занималась такими людьми, — он смог вернуться в университет. Он был молод и здоров, хорошо говорил по-немецки — и поэтому смог закончить свое инженерное образование в Ганновере. А затем защитить докторскую диссертацию в Гейдельберге. Это само по себе уже большое достижение.
Когда он закончил аспирантуру, а это было в конце 1951 года, Международная организация по делам беженцев помогла ему переселиться в США. Его мать уехала туда немного раньше — за год до него. Она тоже знала немецкий язык. У них не было много связей в Германии, но они были европейцами с широким культурным багажом — знанием языков и культур. У многих перемещенных лиц такого не было.
— Как был устроен типичный лагерь для перемещенных лиц в Европе? Вы писали, что условия были неплохими. В чем они отличаются от современных лагерей для беженцев в Германии и других странах?
— В первые месяцы после окончания войны некоторые перемещенные лица в Европе действительно оказались в тяжелых условиях. Иногда даже в бывших концлагерях за колючей проволокой. Это была временная мера — когда проблемой занялась UNRRA, ситуация для людей, зарегистрированных агентством как перемещенные лица, изменилась к лучшему.
Послевоенные беженцы жили в казармах, школах, церквях, а иногда даже в частных домах, изъятых у немцев. Это, конечно, не роскошные отели, но условия можно назвать вполне сносными, с отоплением и водопроводом. Беженцев кормили и одевали. Им обеспечивали не только базовые потребности, но и давали чуть больше.
Например, перемещенным лицам можно было работать, не обязательно внутри лагеря. Это была оплачиваемая занятость в международных организациях (той же UNRRA) или в оккупационных администрациях союзников. Некоторые работали на черном рынке, о котором предпочитали не говорить.
Беженцы получали медицинскую помощь, особенно матери-одиночки, которых было действительно много среди перемещенных лиц. При лагерях работали школы, более взрослые дети могли ходить в обычные немецкие школы. Они могли посещать кружки и разные мероприятия.
Иногда при чтении мемуаров удивляешься, насколько хорошо они проводили время. Кажется, что жизнь многих перемещенных лиц в лагере была сильно легче и комфортнее того быта, который ожидал их после переселения или дальнейшей эмиграции. Вы отправляетесь наемным рабочим по обязательному контракту в странное место, например, в Австралию. И должны два года заниматься тяжелым ручным трудом. А в лагере вы могли играть в волейбольной команде, участвовать в спектаклях, петь в хоре, построить небольшую церковь и так далее.
Еще в лагерях была система самоуправления. Они часто делились по гражданству или национальности. Скаутские движения в лагерях для перемещенных лиц, например, часто носили патриотический и националистический характер.
— Помог ли послевоенным беженцам в Европе статус пострадавших от коммунизма, а не нацизма?
— Им точно повезло из-за холодной войны. Изначально международное сообщество считало причинами их вынужденного перемещения войну и нацизм, а агрессором — Германию.
Но вскоре оказалось, что многие из перемещенных людей не захотели возвращаться в свои страны после конца боевых действий, потому что многие государства Восточной Европы либо уже стали коммунистическими, либо становились таковыми. Им не нравился политический режим в их родных странах — и поэтому многие беженцы стали определять себя как пострадавших от коммунизма.
Тут в дело вступает холодная война. Чтобы не отправлять всех этих людей обратно, нужно сначала найти, где они могут жить. И тех, кто за это будет платить. Деньги и территорию для переселения беженцев предоставили США. Они также финансировали UNRRA — организацию, которая переселяла людей в другие страны. Американский конгресс предоставил на это все [бюджетные] деньги, поскольку конфликт между США и СССР стал пропагандистским соревнованием. С их точки зрения, беженцы и перебежчики символизировали преимущество западной свободы перед тоталитарными коммунистическими режимами.
Важно сказать, что Советскому Союзу очень не нравился статус «перемещенных лиц». Советские лидеры видели в этом попытку капиталистов получить дешевую рабочую силу. И обвиняли западные страны в краже своих граждан. Проблема послевоенных беженцев действительно стала одним из факторов, которые способствовали резкому ухудшению отношений между бывшими союзниками.
— В книге вы рассказываете, что в лагерях для беженцев и кораблях, на которых они плыли в новые страны, были широко распространены доносы. Вы называете это «негативной агентностью». А насколько была распространена взаимовыручка и солидарность?
— Наверное, самым большим проявлением общего коллективного действия стал отказ от возвращения на территории, подконтрольные СССР. Хотя изначально страны-союзники хотели репатриировать беженцев — и их массовые отказы от возвращения домой стали сильным потрясением для западных стран.
Думаю, мы можем говорить о взаимовыручке и солидарности лишь на основе национальной идентичности. А вот какой-то другой универсальной солидарности среди всех «перемещенных лиц», скорее всего, не было. Среди них были самые разные люди: восточные и западные славяне, балтийцы, евреи и так далее.
Скажем, еврейские беженцы мало симпатизировали полякам или украинцам, поскольку видели в них людей, которые плохо с ними обращались. Антисемитизм также был широко распространен среди самых разных национальных групп в лагерях для перемещенных лиц.
При этом я была бы осторожна в оценках. Международные организации, на основе документов которых мы можем воссоздать историю, избегали этой темы. Они не хотели вдаваться в подробности национальной вражды, антисемитизма и других предрассудков.
— Принимающие страны отдавали приоритет беженцам, которые могли работать руками, поэтому интеллигенция часто притворялась рабочими, чтобы получить разрешение на въезд. Удавалось ли таким людям осваивать новые профессии?
— Попытаюсь объяснить это на примере Австралии, который я знаю лучше всего. Австралия с самого начала подчеркивала, что ждет только рабочих. Даже когда UNRRA и Международная организация по делам беженцев предлагали австралийцам принять врачей и инженеров, власти страны отказались. Им нужны были люди, которые могли работать на железных дорогах и стройке.
Первый корабль с перемещенными лицами, который приплыл к берегам Австралии, привез беженцев из стран Балтии. Большинство мужчин называли себя сельскохозяйственными и строительными рабочими, а женщин — домашней прислугой. На самом деле на этом корабле находились профессора теологии, бывшие журналисты и дети дипломатов. Одним словом, интеллигенция, которая указала неверные сведения, чтобы их пустили в страну.
Предположим, человек честно указал, что он — оперный певец. Означало ли это, что такой беженец мог найти легкий путь, чтобы продолжить карьеру в Австралии? Ответ — нет. Власти Австралии требовали от прибывших европейских беженцев работать два года в том месте, куда их направило правительство. Так что в течение этого времени нужно было забыть о работе в опере.
Австралийские профессиональные организации сильно беспокоились из-за конкуренции — и делали все возможное, чтобы не допускать новичков. Это касалось не только музыкантов, но медиков. Конечно, многие хотели вернуть себе тот уровень жизни, который они утратили из-за войны. Но это удавалось уже следующему поколению: дети беженцев поступали в университеты и восстанавливали [материальное и социальное] положение семей. Родителям это не удавалось — они обычно сохраняли работу невысокого статуса, необязательно тяжелую и физическую.
— Из вашей книги следует, что США приняли наибольшее количество беженцев с территорий СССР — и даже приняли специальный закон в конгрессе. Возможно ли что-то подобное в США в 2025 году? А в других странах?
— Мы не видим, чтобы сегодня Соединенные Штаты торопились принять закон, чтобы впустить в страну, скажем, палестинцев или суданцев. Мне кажется, что сегодня такое было бы невозможно. Одна из вещей, на которую я указываю в книге, — Организация Объединенных Наций. Тогда это была еще новая организация, которой пришлось столкнуться с двумя большими проблемами беженцев. Первая — около миллиона перемещенных лиц в Европе (их распределили по западным странам к 1951 году). Вторая — палестинцы на Ближнем Востоке. Как мы знаем, ситуация с Палестиной так и не разрешена по сегодняшний день, несмотря на усилия ООН.
— Представители многих народов столкнулись с проблемами при переселении из-за дискриминационной политики других стран. Австралия, США и прочие государства хотели принимать только тех людей, кого они считали «белыми». Поэтому монгольским и тюркским народам приходилось доказывать, что они европейцы. Как именно оттенок кожи и восприятие отдельных людей «недостаточно белыми» влияли на отношение к мигрантам?
— У советских беженцев неславянского происхождения действительно возникали проблемы — у бурят, башкир, калмыков и других. Западные страны всерьез размышляли, допустимы ли такие перемещенные лица в качестве въездных, поскольку они внешне сильно отличались от местного, преимущественного белого населения.
Помимо США, больше всего послевоенных беженцев приняла Австралия — и изначальное невежество властей о Советском Союзе было очень большим. Многие полагали, что жители территорий, которые находились под контролем СССР, европейского происхождения, то есть белые. Поэтому Австралия приняла мало перемещенных лиц тюркского и монгольского происхождения — их заявления часто отклоняли после личного собеседования. Иммиграционные чиновники потом признавались, что смотрели на таких людей и думали, что они не особо похожи на европейцев.
Так сложилось, что калмыкам повезло больше других, когда они оказались в США. Им удалось заручиться поддержкой (в том числе и финансовой) многих христианских организаций. Изначально у чиновников тоже было немало сомнений, разрешать ли калмыкам въезд в страну, ведь по большинству определений они считались неевропейским народом. Поэтому некоторые калмыки утверждали, что у них есть два русских деда и из-за этого их стоит впустить в США. Но затем калмыки выбрали другой, невероятный аргумент. Они смогли убедить американские власти, в том числе и суды, что калмыки исторически и культурно предрасположены к демократии, а значит, они могут считаться европейцами.
— После Второй мировой войны в США работали влиятельные правозащитные группы, которые боролись с антисемитизмом и помогали евреям обустроиться в стране. Были ли такие организации в других странах?
— Еврейская история отдельная и сложная. Западные страны высказывали свои предпочтения по национальностям, которые они были готовы принять. И для многих правительств евреи находились внизу таких списков. Но благодаря усилиям международных организаций переселение евреев за пределами Палестины в целом происходило пропорционально их доле среди беженцев.
Американские организации «Джойнт» и ХИАС создали европейский офис, который очень эффективно работал. Он был хорошо укомплектован, сотрудники знали языки, и у них были налажены связи с Международной организаций по делам беженцев. Большинство их усилий по помощи еврейским перемещенным лицам можно назвать успешными.
Я бы еще хотела отметить, что послевоенные беженцы имели дело не с правозащитниками — тогда они еще не стали важной частью гражданского общества. Их интересы скорее представляли разные группы, которые занимались вопросами миграции и переговорами с правительствами в своих странах. В США наиболее заметными были еврейские, латышские и польские лоббистские структуры, которые выступали за преимущественный доступ своих людей к программе иммиграции перемещенных лиц. Чем-то похожим занимались украинцы и русские, но им не удалось добиться большого влияния.
Если говорить про Австралию, там до Второй мировой войны отсутствовали заметные балтийские или славянские диаспоры, которые бы могли принять людей и помочь им с интеграцией. Хотя была еврейская. В США и Канаде католическая церковь была очень вовлечена в принятие беженцев-католиков (прежде всего поляков). А вот в Австралии в католической церкви доминировали ирландцы, которые сосредоточились на конфликте с англичанами. Католическая церковь Австралии, кажется, долго вообще не понимала, что среди перемещенных лиц есть католики.
— Вы пишете, что латыши, эстонцы и литовцы пользовались особым отношением. Их считали «чистыми, культурными и ассимилируемыми». При этом к беженцам славянского происхождения относились иначе. Как поляки, украинцы, русские и другие рефлексировали этот опыт?
— Предпочтение балтийцам было всеобщим. Я не могу вспомнить ни одной страны, которая бы не высказывала предпочтение латышам, эстонцам или литовцам. Риторика действительно была такой: «они образованные, чистые, хорошо организованные, дисциплинированные, они не будут создавать проблем, их будет легко ассимилировать» и так далее.
Здесь трудно не считать «расовую» иерархию, которая мало чем отличается от нацистской, не так ли? Согласно идеологии национал-социализма, балтийцы хоть и не арийцы, но всего на одну ступень ниже в этой иерархии. В послевоенные годы в Австралии подчеркивали, что у них голубые глаза и светлые волосы. Звучит очень по-арийски. Балтийцы, в свою очередь, быстро поняли, что могут использовать этот аргумент в свою пользу, — и активно им пользовались. Они создали довольно эффективные общественные организации.
Как правило, в списках предпочтений славяне были ниже балтийцев и выше евреев. Иерархия существовала и среди славянских народов — и отличалась от стране к стране. Так, австралийские власти охотнее хотели приглашать в страну словенцев, но критически относились к польским беженцам. С русскими было немного сложнее — их не выделяли в отдельный народ, а считали другой общностью — «советскими людьми».
— Но ведь у многих послевоенных беженцев было несколько идентичностей. Как к этому относились принимающие страны? Они понимали, почему, например, жители Западной Украины не считали себя советскими гражданами?
— Это по-настоящему сложная тема. Потому что вопросы идентичности многих перемещенных лиц почти не поддаются проверке. Мы видим множество примеров переходов между русской и украинской идентичностями среди послевоенных беженцев. И даже внутри украинской. Дело в том, что западноукраинское происхождение укрепляло антисоветскую репутацию человека, а значит, давало больше шансов на эмиграцию. Люди указывали, что они родом из Западной Украины, хотя на самом деле провели всю жизнь в других частях страны.
Среди послевоенных беженцев было немало семей и супружеских пар русско-украинского происхождения, которые не думали об этих идентичностях как взаимоисключающих (хотя есть и обратные примеры). В некоторых обстоятельствах они делали осознанный выбор в пользу одной идентичности. Я изучала биографии некоторых семей, которые публично идентифицировали себя как украинцы, но в частной жизни их понимание себя и своего происхождения было несколько сложнее. Кстати, у некоторых евреев тоже было несколько идентичностей.
Не думаю, что много русских или украинцев выдавали себя за евреев, ведь это вряд ли помогло их переселению из лагерей для перемещенных лиц. Только если они хотели уехать именно в Израиль, что маловероятно.
В книге я рассказываю о примере моего мужа Миши. В 1945 году он зарегистрировался как латыш в лагере, который находился в британской зоне оккупации в Германии. Он никогда не рассказывал мне об этом, но я нашла его вторую регистрацию в еврейском лагере в американской зоне, где Миша указал себя евреем. Он мог сделать это с точки зрения своего фактического происхождения, хотя он никогда не идентифицировал себя как еврей. И вряд ли он сделал это, потому что решил перейти в другую идентичность. Он мог знать кого-то в обоих лагерях и хотел быть зарегистрированным и в британском, и в американском секторе. Университеты могли открываться в одной зоне оккупации быстрее, чем в другой. И поскольку мой муж был сосредоточен на возвращении в университет, мне понятна его мотивация.
— Вы уже упомянули, что жизнь после лагеря для перемещенных лиц для многих беженцев оказалась сложнее. Насколько они вообще смогли адаптироваться к жизни в новых странах? Где именно они чувствовали себя как дома, а где им пришлось столкнуться с наибольшими трудностями?
— Еще один вопрос, на который сложно ответить. Думаю, что по косвенным признакам послевоенные беженцы чувствовали себя наиболее комфортно в тех странах, где уже существовали диаспоры их стран. Разумеется, при условии, что такая диаспора не была настроена враждебно по отношению к ним.
Довольно показателен пример украинской диаспоры в Канаде. Живущие в стране украинцы имели преимущественно социалистические и левые взгляды. Большая часть украинской диаспоры в Канаде не очень симпатизировала антисоветскому настрою послевоенных беженцев.
— В финале вашей книги вы рассуждаете, что ситуация с перемещенными лицами в послевоенной Европе — это один из немногих успешно разрешенных кризисов. Неужели это правда исключение — и других успешных примеров в истории больше не было?
— Когда я работала над книгой, я пыталась найти другие примеры, но так и не смогла. После Второй мировой войны произошло необычное стечение обстоятельств, которое помогло разрешить кризис.
Смотрите, когда в мире появляется большая группа беженцев, для эффективной помощи им нужна страна, у которой есть веская политическая причина, чтобы взять на себя расходы по их переселению и интеграции. Сегодня мы видим, как по-разному относятся к беженцам из Газы, Судана и Украины.
Украинцев, пострадавших от полномасштабного российского вторжения, приняли с гораздо большей теплотой, чем обычно принимают беженцев. США, Канада, Великобритания, Австралия и другие западные страны довольно четко классифицируют украинцев как белых европейцев. К ним активно не применяется дегуманизирующая риторика. А фотографии, которые сопровождают новости об их жизни в принимающих странах, часто показывают хорошо одетых людей среднего класса. Конечно, это связано с политическими причинами: из-за оппозиции к российской агрессии и симпатии к украинскому сопротивлению.
Я не вижу сейчас похожих условий, которые хотя бы отдаленно напоминали ситуацию после Второй мировой войны. Западные страны приветствовали перемещенных лиц как людей, сделавших выбор в пользу свободы, а не коммунизма. Вдобавок ко всему, они в большинстве своем считались достаточно белыми. Принимающие общества связывали это с образованием, культурой и легкостью ассимиляции. Сегодня Запад, за редкими исключениями, навешивает на беженцев скорее негативные ярлыки, якобы они не готовы к интеграции, не идентифицируют себя с демократией и так далее.
Нет ни одной международной организации или страны, у которых было бы достаточно денег и политической воли, чтобы помочь перемещенным лицам и беженцам, как это случилось в послевоенной Европе. Это очень удручающая ситуация, потому что в будущем мы продолжим видеть ужасные сцены гуманитарных катастроф, войн и разрушений. И если продолжать чувствовать себя подавленными и расстроенными, не делая ничего для поддержки беженцев, ни один из кризисов так и не разрешится сам по себе.
«Медуза»