«Мама постоянно повторяла: „Все будет хорошо“. А потом за секунду человека просто не стало» В результате российского авиаудара по поселку Яровая погибли 25 человек, 19 ранены. Вот что рассказывают местная жительница и волонтеры, которые эвакуируют украинцев
Российская армия 9 сентября атаковала поселок Яровая в Донецкой области. Авиаудар пришелся на центральную часть поселка, куда приехал автомобиль «Укрпочты», — в это время жители стояли в очереди за пенсиями. В результате атаки погибли 25 человек, 19 были ранены. По просьбе «Медузы» украинская журналистка Ирина Олегова поговорила с жительницей села Викторией, чья свекровь погибла 9 сентября, и волонтерами, которые эвакуируют украинцев с прифронтовых территорий.
Виктория
жительница поселка Яровая, 37 лет
Раньше мы с Ильей, моим 14-летним сыном от первого брака, и гражданским мужем Димой снимали квартиру в Краматорске. Но 26 февраля 2022 года решили поехать к его родителям в Яровую [в пустой дом родственников] — говорили, что туда враг не дойдет, что там безопасно. Мое свадебное платье так и осталось в Краматорске — пожениться мы не успели, какая там свадьба в войну.
Мы жили в Яровой втроем. В соседнем доме жили свекры — Геннадий и Светлана, и ее мать — бабушка Тома. Еще одна бабушка, мать Геннадия Оля, — напротив. Она очень слабая, на оба глаза незрячая. Так мы и жили — три дома рядом.
Мы приехали в Яровую в феврале. Жило тут около полутора тысяч человек — село совсем не крошечное. А 1 июня 2022 года село оказалось в оккупации. Я каждый день молилась, чтобы нас освободили, потому что стало ясно: люди здесь [российским властям] не нужны. Жизнь в селе словно умерла. Нормального питания не было, деньги обесценились. Было очень тяжело.
Слава богу, в сентябре 2022-го ВСУ нас освободили. Когда нас освобождали, я ремонт в комнате как раз делала. Тут бомбежка, а я шпаклюю. Мне было уже фиолетово. Мы тогда будто заново задышали. Вернулась бо́льшая часть села, даже те, кто с детьми. Все начало оживать: открылась почта, в магазины стали завозить товары. Пустили социальные автобусы, раз в неделю можно было ездить в Славянск. Потом возобновили работу железной дороги, мы стали ездить из Лимана в Изюм — за продуктами и одеждой.
В 2023 году я устроилась работать в пекарню в Святогорске, жизнь продолжалась. Конечно, бывали панические настроения, особенно когда где-то гремели обстрелы. Но мы старались обустраивать дом, который до этого долго стоял пустым. Покупали мебель и надеялись, что все будет хорошо, враг сюда больше не вернется. Мысли уезжать не возникало до последнего, тем более что у мужа появилась работа.
Мы жили [используя продукты] с огородов и из гуманитарной помощи — и очень благодарны за это украинским и международным организациям. Мама [свекровь] продолжала хозяйничать: консервировала все, заготовила, наверное, сотню банок. Вела наш огород, бабушкин и свой. Картошку выкопали, куры были. [Когда мы обсуждали, не уехать ли], мама плакала: «Куда я поеду? У меня тут всё, у меня тут жизнь!» Она не хотела все бросать. Постоянно на огороде. Даже когда свистели снаряды — мама перчик полет. Бывало, мы ей кричали: «Мать, уйди, сейчас осколками убьет!» Она не боялась, будто знала, что не умрет. Но в последнее время говорила: «Что-то будет». И мы понимали: если даже мама сдалась, это страшно. А сегодня (11 сентября, — прим. «Медузы») маму похоронили.
Примерно с лета стало очень много дронов. По ночам жужжали — мы вздрагивали. Конечно, страшно. Но в какой-то момент включается равнодушие: будь что будет, от судьбы не убежишь. Были случаи, когда люди выезжали в Киев — и там все равно погибали. В то же время мы понимали: рядом с нами нет никаких артиллерийских установок, нет скопления военных, значит, и прилетов сюда не должно быть.
Военные говорили разное. На одной окраине села предупреждали: «Скоро тут будет месиво, собирайтесь, уезжайте». А на другой знакомым говорили: «Рано вы собираетесь уезжать. Нам дадут оружие — отгоним их подальше, и вы сможете дальше спокойно жить». Никто точно не знал, как все повернется. Все жили надеждой, что нам снова повезет.
Многие, особенно пожилые, говорили: «Куда мы поедем? Кому мы нужны? Не хотим на старости лет остаться бомжами». Эвакуировались в основном те, кто побывал в оккупации. А те, кто выезжал в 2022-м, оставались — они уже накатались, поняли, каково это — жить в общежитиях и спортзалах [в пунктах временного размещения]. Без собственного дома тяжело.
С начала августа началась принудительная эвакуация семей с детьми. К нам тоже приезжал полицейский, просил выехать. Потом приехал еще раз: «Вы до сих пор здесь? Что вы творите?» Я поняла: нужно действовать. Ребенку уже было страшно, стены тряслись от ударов, штукатурка осыпалась. Я поняла, что нужно уходить, спасать ребенка, тем более что русские всё лезут. И эти ночные прилеты, когда все внутри содрогается… Тяжко.
Волонтер, который приезжал с полицейским, сказал: «Я на вас пишу заявку [на эвакуацию]». Я нехотя, в слезах, ответила: «Ладно, пишите». Что делать — заставляют, значит, будем выезжать.
Электричества долго не было, связь была плохая, ловило только у меня на работе, в Святогорске. Я ждала примерно неделю. За это время ситуация ухудшилась настолько, что я уже внутренне кричала: «Забирайте меня отсюда». Начались постоянные взрывы ночью, будто по графику. Днем тоже были прилеты — страдали дома соседей. Раньше мы понимали по звуку, что именно летит и как далеко: свистит или жужжит. А сейчас было столько звуков, что невозможно было определить что и откуда. Недавно прилеты начались всего в ста метрах от наших домов. И тогда я сдалась — и сама стала перезванивать в Save Ukraine и «Ангелов спасения».
Мне сказали, что, возможно, придется немного подождать, пока координатор разберется с жильем для нас. Я ревела, мама [Светлана] пыталась меня успокоить. Сказали, что можно взять только три сумки на семью. А как уместить в трех сумках все необходимое? Сын уже выше меня, ему тоже нужна одежда и обувь. Мама сказала: «Пакуй вещи в посылки, мы потом все пришлем почтой». Это меня немного успокоило, я начала собираться.
Мама с папой [Светлана и Геннадий] сказали: «Мы никуда не поедем». Муж тоже решил остаться. Это был ужас. Я говорила: «Выезжайте!» Их дочь звонила из Краматорска: «Мать, вы что творите? Выезжайте немедленно!» А свекры в ответ: «Кому мы там нужны? Это наш дом, мы тут прожили всю жизнь, у нас бабушка незрячая, как мы ее будем перевозить?»
Девятого сентября мы выехали втроем: я, сын и бабушка Тома. Мама настояла, хотя бабушка Тома тоже кричала: «Я не брошу вас, буду с вами до последнего». Нас повезли через Славянск, Краматорск, и, не доехав до Лозовой, слышим звонок — нам сообщают, что в Яровой уже трупы. А я знала, что мама была на почте, собиралась за бабушкиной пенсией. Вообще не знаю, как мы до той Лозовой доехали. Связь то обрывалась, то восстанавливалась… Бабушка Тома пыталась меня успокоить: «Я чувствую, Света в больнице, все будет хорошо, Вика, не плачь». Но [когда дозвонились] Дима и папа, они сказали, что мамы нет. И я уже не смогла скрыть это от бабушки.
Нам рассказали, что первые удары были ближе к нашим домам. А мама как раз пошла на почту [за пенсией Тамары]. Она дозвонилась Диме, говорит: «Что там у вас случилось?» И все, связь оборвалась. Уже к маме прилетело, и мама уже не встала. Тело очень обгорело, взрывная волна обожгла ей лицо. Родная дочь узнала маму только по старым шрамам на спине.
Мама была хорошей женщиной, в ней был стержень. Она всю семью держала, помогала и всем нам, и соседу. Я все шесть лет называла ее мамой. Она мне в жизни не сказала плохого слова, не упрекнула, голос не повысила. В молодости работала в соцслужбе, потом на железной дороге. В последнее время не работала, была дома — с третьей группой инвалидности. Каталась на велике за продуктами, узнавала по соседям, куда что привезли, — и ездила покупать муку, масло, сахар, чтобы кормить семью. Боевая была. Ей было 57 лет. Внуков она так и не дождалась.
Я знала многих из тех, кто там погиб, но не всех по имени. Погибла, например, хорошая женщина, тетя Таня, она жила вместе со своей сестрой. До войны работала почтальоном, была доброй, тоже все время была в огороде.
Выжил Сережа, наш сосед напротив — он поехал на почту на своем велосипеде. Потом я видела его расплавленный велик на видео в интернете. Он его оставил в стороне, а сам отошел в сторону со знакомой, их вроде как сосны прикрыли [от удара], насколько я поняла с его слов. Его контузило, он сейчас в больнице в Краматорске. Когда случился удар, он нам позвонил. Говорит, ужас, крики, люди орут. А тут второй прилет, суматоха — он начал [нашу] маму искать и уже не нашел. Там и тела горелые и разорванные лежали… Он позвонил моим, говорит, заберите Светин велик. Он был целый, стоял дальше, [чем эпицентр удара]. И папа [Геннадий] — я не знаю зачем — поехал за этим великом. Потом за ним поехал Дима. И они весь этот ужас увидели своими глазами. Два дня они не могли разговаривать после увиденного.
После удара сестра Димы из Краматорска вызвала эвакуационную машину, буквально через час они приехали и забрали [в Павлоград] папу, Диму и бабушку Олю. Они уехали фактически в чем были. Папе очень плохо — он и раньше заикался, когда нервничал, а сейчас почти не говорит. Они с мамой прожили вместе больше тридцати лет. Шок, который он сейчас пережил, не передать словами.
Сейчас мы ищем варианты, как воссоединиться с семьей (Виктория, Илья и Тамара находятся в Ровенской области, — прим. «Медузы»). Их из Павлограда должны перевезти в какое-то село в Винницкой области, а дальше будем смотреть. Это сложно организовать, но поборемся. Безвыходная ситуация бывает только одна — такая, как случилась у нашей мамы.
Сейчас вся улица, на которой мы жили, почти пустая. Еще одна знакомая из села изначально не собиралась уезжать. Она раньше [в 2022 году] эвакуировалась, потом вернулась. Крутилась как могла и говорила: «Все, накаталась уже». А сейчас говорит: «Не могу тут больше находиться, не выдерживаю».
Я думаю, в Яровой останутся только совсем старички, вся молодежь, скорее всего, уедет. Вернемся туда, только если там будет Украина. Будем обустраивать свои дома, потому что дом есть дом. А если оккупируют — возвращаться мы не хотим. При этих придурках жить не хочу.
Нам остается смириться, принять ситуацию и жить дальше. Оставаться там, в прифронтовой зоне, — неправильно. Дооставались. Мама постоянно повторяла: «Все будет хорошо, все будет хорошо». А потом за секунду человека просто не стало. Сейчас я себя очень ругаю, корю — надо было не надеяться на авось. Психолог мне сейчас говорит: «Надо быть сильной, верить в лучшее». Мама у меня была сильной и верила в лучшее, и ее не стало. Земля уходит из-под ног. Я не знаю, как верить в лучшее.
Олег Ткаченко
капеллан, руководитель благотворительного фонда «Місія „Подих надії“»
Еще две-три недели назад мы считали, что Яровая — относительно безопасное место. Это лиманское направление, чуть дальше от Святогорска. От Яровой до фронта навскидку километров 15. В конце августа мы на нашем эвакуационном авто попали под удар дрона километрах в трех от фронта. Когда доехали до Яровой, посчитали, что там будет уже условно безопасно сменить разорванное колесо. Я тогда спокойно снял бронежилет, каску, установил домкрат, [и начался обстрел]… На нашем автомобиле написано «Эвакуация», обозначено, что он не военный. Наше заблуждение — рассчитывать, что в москалях осталось что-то человеческое, что хоть это [надпись] заставит их остановиться. Но им же ничего не помешало запустить ракеты в «Охматдет».
Так и сейчас. В Яровой ведь не та ситуация, что бомба просто попала не туда. Это преднамеренный удар, чтобы сломать украинское общество. Гибнут чьи-то дети, мамы, бабушки… Ради чего?
Утром 9 сентября наш водитель провел плановую эвакуацию людей из Яровой совместно с полицией и «Белыми ангелами». Все прошло хорошо. Немало людей от эвакуации в итоге отказалось, так что в Славянск они забрали человек восемь. И как только доехали до Славянска, пришло сообщение, что россияне обстреляли Яровую КАБами.
Регулярное почтовое отделение там не работает, но власть старается заботиться о людях, им привозят деньги [на специальных автомобилях «Укрпочты»]. [Атака случилась] как раз в центре села, где жители ждали выплаты пенсий.
Яровая — это не то место, где есть скопление военных, какие-то военные объекты. Нет их там! Это обычное украинское село. И девять КАБов [прилетело]… Кого россияне там «освободили»? На данный момент информация такова: оборвались жизни 25 людей, 19 тяжело ранены.
Одна семья тем утром отказалась эвакуироваться, но после удара, когда наш водитель туда вернулся забирать людей, они выехали из Яровой. Но уже без своей бабушки — потому что бабушку убило бомбой.
Мы уговариваем, умоляем людей выезжать: война продолжается, россияне не останавливаются, линия фронта хоть и медленно, но движется. Но сегодня больше всего беспокоит даже не это. Очень сильно повысилась активность дронов: удары КАБов, шахедов и других дронов приходятся на все бо́льшую прифронтовую территорию. Я даже не знаю, сколько раз за последние сутки прилетело по Славянску, Краматорску. Наша машина 10 сентября возвращалась из рейса в Константиновку — ударный дрон пролетел прямо над ней. То есть обстрелы уже не единичные, а систематические. Но несмотря на это, многие остаются [жить на прифронтовых территориях].
За последние 11 лет вся Донецкая область очень пострадала, но часть городов, те же Славянск, Святогорск, [до февраля 2022 года] успела восстановиться. Святогорск и сёла вокруг него — это была чудесная местность. Там чистая вода, прекрасная экология. Но россияне все сожгли, и теперь там множество разрушенных сел. После того как наша армия освободила эту часть Донбасса, люди в селах вроде Яровой стали надеяться, что все как-то пойдет на лад, все восстановится. Но [вышло иначе].
Людям, пострадавшим при российском ударе по поселку Яровая, помогает в том числе проект «Давайте», который запустили «Служба поддержки», «Медуза» и «Дождь». Это проект, направленный на помощь мирным украинцам, которые пострадали от войны России с Украиной. В рамках проекта уже собрано более миллиона евро. Если вы живете не в России и не планируете туда ездить — подпишитесь на донаты «Давайте».
Владислав
житель Славянска, водитель эвакуационного автомобиля благотворительного фонда «Місія „Подих надії“»
Яровая — обычный поселочек, примерно в шести-восьми километрах от линии боевых столкновений. Там работало два или три магазина, тихо и спокойно жили мирные люди. Никакого военного штаба там не было, максимум — пара домов, где могла храниться какая-то солярка для военных. Не было военных объектов.
На утро 9 сентября у нас было, кажется, пять или шесть адресов на эвакуацию из Яровой (такие адреса передает фонду полиция, общественные организации и волонтеры, — прим. «Медузы»). Четыре семьи ехать отказались — говорят: здесь тихо, спокойно. Оставшиеся уехали с нами. Мы проезжали и место, где была почта, — прямо в центре [поселка], возле церкви. Там собралось много людей, и мы останавливались, чтобы [уточнить у местных и] выяснить, где какой адрес.
А когда мы ехали уже назад, в Славянск, нам позвонили и сказали, что там погибло много людей, много раненых. Полиция говорит: берите мешки и езжайте забирать трупы. В Славянске мы взяли мешки и поехали назад.
Пока снова доехали до Яровой, военные уже все отработали: всех раненых транспортировали на стабпункт, всех убитых отвезли в морг Славянска. А нам поступила заявка — забрать женщину с ребенком и [объехать] еще несколько адресов. Мы забрали женщину с семилетней девочкой, других, кого могли. Все спонтанно, с нервами, потому что все дома вокруг [места удара] сгорели, население в шоке: раньше у них бахало где-то там, в лесочке — ну бахает себе и бахает. А тут прилетело девять больших КАБов, поразносило кучу домов.
Мы едем по улице — а там горят дома, куча ям, везде стекла. Бабушки стоят с вот такими [испуганными] глазами. Некоторые поливали соседние дома, чтобы огонь не перекинулся. Некоторые просто испуганно убегали в другую сторону, когда слышали звук машины. Люди, которые еще утром отказывались ехать с нами, [после удара] уже даже нас не дожидались — уехали самостоятельно, любыми путями. Представьте, насколько там было страшно.
Трагедия пришла чуть ли не в каждую семью: у всех кто-то погиб — они же там все друг другу брат, сват, папа, мама. Мы вывезли мужчину, у которого убило жену; парня, у которого убило маму… Еще одна женщина отказалась ехать — она хотела сначала похоронить своего мужа в Яровой. Ждала, пока его тело привезут из морга, рассказывала: «Когда это все произошло, меня забросало трупами». Тела двух крупных мужчин упали на нее сверху. И это ее спасло.
Село опустело. Если утром 9 сентября там ездили машины, ходили люди, работали магазины, то сегодня, 11 сентября, мы объехали все село и практически никого не нашли — даже по тем адресам, на которые у нас были заявки [на эвакуацию]. Там очень много дронов. Мы с пацанами от них прятались за деревьями, потому что дроны реально охотятся: на машины, на людей, на все, что движется. Им пофиг — гражданские, военные… Кого увидели, в того и попали.
В таких местах, как Константиновка, Лиман, Яровая, пооставались в основном люди пенсионного возраста или маломобильные. Людей приходится уговаривать выезжать. Схема простая: нам звонит дочка или сын [с безопасной территории] и просят забрать их родителей. Дают номер. Связи у родителей, естественно, нет. Мы едем по адресу, а родители смотрят на нас удивленными глазами: «Мы вас не ждали! Нам ехать некуда». Мы им: «Ну как же некуда? Вас же сын просит приехать!» Последний такой случай был в Константиновке. Женщина нам объясняла: «Я никуда выезжать не хочу. У меня телевизор работает. У меня свет есть, вода есть. Мне здесь хорошо и комфортно».
А бывает, люди из-за бомбежек находятся в прострации и сами не знают, чего хотят. Уехать? А куда? Большинство пугает неизвестность — куда ехать в 70, в 80 лет? Многие уже привыкли жить в такой обстановке. Некоторые живут возле церкви и поэтому считают, что им Бог помогает. Не видят, что Бог им «лодку» уже четвертый раз за пару дней присылает, чтобы они «уплыли». «А батюшка есть?» — спрашиваю как-то в Константиновке. «Нет, батюшка выехал». — «Так а вы чего не выехали, у вас же дома соседнего нет уже?!»
Некоторые говорят: «Куда ж мы поедем, мы картошку посадили». Или: «Куда я поеду, если у меня тут двести килограммов муки?» Им же в гуманитарных продуктовых наборах муку по пять килограммов выдавали — а где выпекать, если света и газа нет? На дровах печь никто не будет, дай бог супчик какой-то сварить: туда мивину бросил, консерву. И вся эта кулинария у них копится. Одна бабушка, когда выезжала, смотрела на эти продукты со слезами на глазах. В это время соседний дом — вместе с такими же продуктами — горел. А бабушку интересовало, что у нее остаются четыре ящика с консервами.
Понятно, что тяжело выезжать: тут родные стены, все нажитое. Но когда тебе уже раздалбывает хату до основания, люди едут, куда повезут. Некоторые уезжают в тапочках, некоторые готовятся основательно: берут с собой тревожный чемоданчик, документы, пенсионные сбережения, вещи на первое время. А на «большой земле» волонтеры всегда помогут — дадут и матрасы, и одежду, и продукты, и все необходимое.
Война — это грязь, говно и кровь. И что это такое, лучше никому не знать. Поэтому пусть люди, которые могут эвакуироваться, тем более с детьми, эвакуируются. Гражданские там ничем не помогут. Хотите помочь чем-то — плетите сетки на Закарпатье. Не сидите на жопе ровно в условной Константиновке, пока вас не закопали прямо там же.
Записала Ирина Олегова